Дата эта некруглая. Но человек, которому она посвящена, поверьте, того заслуживает. Заслуживает, чтобы его вспомнили добрым словом в этот день.
30 ноября 1984 года ушел из этого мира замечательный поэт Алексей Эйснер. Поэт, прозаик, мемуарист, человек удивительной и непростой судьбы. Об Эйснере нужно писать книгу. Или снять фильм. Но не пошлый сериал, или псевдоисторическую клюкву с антисоветским душком (подобного дерьма в последние годы наснимали по горло), а жесткий и щемящий душу фильм о яркой и поучительной судьбе.
Судьба не раз подкидывала ему драматичные повороты судьбы, круто меняла его жизнь. Он родился 18 октября 1905 года в «хорошей семье». Отец его был киевским губернским архитектором, мать – дочерью черниговского губернатора. В общем, ничего не предвещало грозы.
Правда, родители через некоторое время развелись. Мать снова вышла замуж, а в 1916 году умерла. К тому времени Алексей учился в кадетском корпусе.
Дальше – революция, гражданская война. Отчим – человек чести – пасынка не бросил, мотался по стране вместе, увы, с белыми. Мальчик был все время с ним. После скитаний он оказался на Принцевых островах, юный Алеша обучался в кадетском корпусе в Сараево. В городе, с которого и закрутилась Первая мировая война, подорвавшая российскую монархию.
После окончания корпуса Алексей хлебнул эмигрантской жизни. Много трудился физически – мойщиком окон, рабочим на стройке и пр.
Но все время мечтал вернуться в Россию.
Стал писать стихи. Его стихотворение «Человек начинается с горя…», написанное в 1932 году, стало хрестоматийным. Общался с русской эмиграцией и ее яркими представителями – Мариной Цветаевой, Георгием Адамовичем, Сергеем Эфроном и многим другими. Он посещал один храм с Николаем Бердяевым.
В 1936 году отправился в Испанию воевать на стороне республиканцев. Был бойцом 12-й Интернациональной бригады, адъютантом прославленного генерала Лукача - Матэ Залки. Там он познакомился с Эрнестом Хэменгуэем. Кстати, боевые подвиги Эйснера тоже ждут своего часа. Ибо, как свидетельствуют многочисленные источники, были написаны им, но так и не попали в издательство.
Интересно, что когда он отправился в Испанию, то поразил там всех своими боевыми качествами настолько, что о нем говорили как о «будущем русском Лоуренсе Аравийском».
В 1940 году вернулся на Родину. Однако вскоре был арестован и отправлен сначала в воркутинские лагеря, а затем в ссылку в Караганду. Причиной стал найденный него денежный чек, выданный ему в Испании и о котором он забыл.
В лагере и ссылке Алексей Владимирович находился до начала 50-х годов. В 1956 году был реабилитирован, приехал жить в Москву. Много переводил, занимался журналистикой, выступал с устными рассказами об испанской войне, Цветаеве и деятелях русской эмиграции. Причем, по словам тех, кому посчастливилось на них побывать, Эйснер выступал перед публикой потрясающе. Он умел заставить слушать себя часами затаив дыхание. Это были удивительные монологи, в которых чувствовалось французское изящество, благородство русского офицера, утонченность русского поэта, а также… мудрость лагерного сидельца. И вот этот коктейль имел в самых разных аудиториях оглушительный успех. Поражала та свобода, с которой он выступал. Никакой казенщины и ложного пафоса. И при этом горячая любовь к Родине.
Но вот к поэзии после лагерей больше не вернулся. Во всяком случае его последнее известное стихотворение датировано 1948 годом и было написано в лагере. Хотя еще в середине 30-х годов Марина Цветаева говорила ему: «Алеша, я не прощу вас, что вы бросили поэзию, зарыли такой талант в землю!...»
Алексей Эйснер скончался 30 ноября 1984 года и был похоронен на Хованском кладбище в Москве.
Стихотворение «Конница» ярко и необычно. В нем – поразительная точность, образность, яркость и … свет. Такие стихи следует читать воспитанникам кадетских корпусов. В двух из которых – русском и эмигрантском – учился и постигал жизнь яркий и непростой русский поэт, эстет, воин и патриот Алексей Эйснер.
КОННИЦА
Толпа подавит вздох глубокий,
И оборвется женский плач,
Когда, надув свирепо щеки,
Поход сыграет штаб-трубач.
Легко вонзятся в небо пики.
Чуть заскрежещут стремена.
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена.
И воздух станет пьян и болен,
Глотая жадно шум знамен,
И гром московских колоколен,
И храп коней, и сабель звон.
И день весенний будет страшен,
И больно будет пыль вдыхать...
И долго вслед с кремлевских башен
Им будут шапками махать.
Но вот леса, поля и села.
Довольный рев мужицких толп.
Свистя, сверкнул палаш тяжелый,
И рухнул пограничный столб.
Земля дрожит. Клубятся тучи.
Поет сигнал. Плывут полки.
И польский ветер треплет круче
Малиновые башлыки.
А из России самолеты
Орлиный клекот завели.
Как птицы, щурятся пилоты,
Впиваясь пальцами в рули.
Надменный лях коня седлает,
Спешит навстречу гордый лях.
Но поздно. Лишь собаки лают
В сожженных мертвых деревнях.
Греми, суворовская слава!
Глухая жалость, замолчи...
Несет привычная Варшава
На черном бархате ключи.
И ночь пришла в огне и плаче.
Ожесточенные бойцы,
Смеясь, насилуют полячек,
Громят костелы и дворцы.
А бледным утром – в стремя снова.
Уж конь напоен, сыт и чист.
И снова нежно и сурово
Зовет в далекий путь горнист.
И долго будет Польша в страхе,
И долго будет петь труба, –
Но вот уже в крови и прахе
Лежат немецкие хлеба.
Не в первый раз пылают храмы
Угрюмой, сумрачной земли,
Не в первый раз Берлин упрямый
Чеканит русские рубли.
На пустырях растет крапива
Из человеческих костей.
И варвары баварским пивом
Усталых поят лошадей.
И пусть покой солдатам снится –
Рожок звенит: на бой, на бой!..
И на французские границы
Полки уводит за собой.
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Вольнолюбивые крестьяне
Еще стреляли в спину с крыш,
Когда в предутреннем тумане
Перед разъездом встал Париж.
Когда ж туман поднялся выше,
Сквозь шорох шин и вой гудков
Париж встревоженно услышал
Однообразный цок подков.
Ревут моторы в небе ярком.
В пустых кварталах стынет суп.
И вот под Триумфальной аркой
Раздался медный грохот труб.
С балконов жадно дети смотрят.
В церквах трещат пуды свечей.
Всё громче марш. И справа по три
Прошла команда трубачей.
И крик взорвал толпу густую,
И покачнулся старый мир, –
Проехал, шашкой салютуя,
Седой и грозный командир.
Плывут багровые знамена.
Грохочут бубны. Кони ржут.
Летят цветы. И эскадроны
За эскадронами идут.
Они и в зной, и в непогоду,
Телами засыпая рвы,
Несли железную свободу
Из белокаменной Москвы.
Проходят серые колонны,
Алеют звезды шишаков.
И вьются желтые драконы
Манджурских бешеных полков.
И в искушенных парижанках
Кровь закипает, как вино,
От пулеметов на тачанках,
От глаз кудлатого Махно.
И, пыль и ветер поднимая,
Прошли задорные полки.
Дрожат дома. Торцы ломая,
Хрипя, ползут броневики.
Пал синий вечер на бульвары.
Еще звучат команд слова.
Уж поскакали кашевары
В Булонский лес рубить дрова.
А в упоительном Версале
Журчанье шпор, чужой язык.
В камине на бараньем сале
Чадит на шомполах шашлык.
На площадях костры бушуют.
С веселым гиком казаки
По тротуарам джигитуют,
Стреляют на скаку в платки.
А в ресторанах гам и лужи.
И девушки сквозь винный пар
О смерти молят в неуклюжих
Руках киргизов и татар.
Гудят высокие соборы,
В них кони фыркают во тьму.
Черкесы вспоминают горы,
Грустят по дому своему.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик.
Перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык...
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, –
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист.
Не забывай о том походе.
Пускай минуло много лет –
Еще в каком-нибудь комоде
Хранишь ты русский эполет...
Но ты не веришь. Ты спокойно
Струишь пустой и легкий век.
Услышишь скоро гул нестройный
И скрип немазаных телег.
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! – Русские солдаты
Уже седлают лошадей.
<1928>
